Фатерхен Тимофей

В церковь к старейшему жителю Германии 111-летнему Тимофею Прохорову идут паломники с разных концов света: православные, католики, мусульмане, буддисты. Все хотят услышать голос знаменитого деда - донского казака, на немецком языке с чудовищным акцентом говорящего о мире и о терпимости друг к другу.

     Пошел казак за лошадью

   «Казачья кровь - все перешибить могет», - еще сто лет назад говорили деды хутора Федулова.

    Хутор был зажиточный. Казалось, никакие политические бури не смогут всколыхнуть размеренную деревенскую жизнь. Но пришли большевики и полетели головы тех, у кого дом повыше, лошадей числом поболе.

     Однажды ночью в дом к Прохоровым постучали и кто-то, старательно прячась в тени, предупредил: «Тимофей, беги с хутора, завтра арестуют».

     Утром чекисты застали только пустую хату. Снялась семья и уехала в Шахты. Здесь Тимофей впервые спустился под землю, захрустел на зубах уголек. Но все-таки не Колыма.

     Только устроились, обросли хозяйством, грянула война. Прохорову в ту пору было уже за пятьдесят. Однако шинель пришлась впору. В 42-м он попал в окружение. Все смешалось тогда на южных фронтах. Где наши, где немцы - понять было невозможно. Выскользнув из окружения, Прохоров пошел домой, в Шахты. На солдата он был совершенно не похож: изможденный, заросший седой бородой, в обмотках и грязном тряпье. Немцы его не тронули.

     Дома Тимофей застал жену с двумя детьми и стал жить, как привык. На своей подводе подвозил соседям грузы, пришлось побатрачить и на оккупационные власти.

       При лошадях провел Тимофей Прохоров несколько военных месяцев.

    Когда наши погнали немца, те норовили прихватить с собой все, что можно. Забрали и подводу с лошадьми. Прохоров пошел вслед за своим добром, надеясь, что где-то немцы бросят эту обузу. Случилось это 11 февраля 1943 года. На следующий день у Тимофея родился сын Владимир. Только узнал он об этом спустя много лет.

    За своими лошадьми Прохоров прошагал пол-Европы. И очутился в Австрии, где приспособился зарабатывать извозом. Выучил в Вене все закоулки. Но однажды на площади Штефанплац украли у него и телегу, и конную пару. О том, как дотянул до Победы, не рассказывает, говорит только, что умереть не позволила упрямая казачья кровь.

    На чужбине

    Когда в Европе закончилась война, над австрийской столицей лил дождь. Американцы и русские поделили город на две части, граница проходила по одной из улиц. Барак, где жил Тимофей Прохоров, находился на русской стороне. Но он под покровом темноты все же перешел дорогу. Русские солдаты искали своих, звали домой, а Тимофей сидел на чердаке, смотрел сквозь залитое дождем круглое оконце и понимал, что останется. Домой нельзя, усатый генералиссимус сгноит в лагерях.

    В ту ночь Тимофею привиделась божья мать, которая сказала ему: «В России у тебя родился сын. Его и семью твою я беречь буду. А ты строй церковь для приюта заблудших душ. Не только для христиан, для всех».

    Тимофей пешком пересек Альпы и пришел в Германию. В пути к нему прибилась такая же бесприютная скиталица Наталья. Вдвоем они поселились в районе старого разбомбленного аэродрома, что под городом Мюнхеном. В довоенные годы на это летное поле приземлялся самолет Чемберлена, здесь было подписано с Адольфом Гитлером Мюнхенское соглашение. Теперь сюда свозили строительный мусор, которым обильно засыпала война немецкую землю. Из кусков бетона и обломков досок русские начали строить церковь. Тимофей делал мужскую работу, сколачивал доски, скреплял, чем придется, обломки стен. Наталья отстирывала тряпье, найденное здесь же на свалке, и ткала из него пестрорядины - украшала храм.

    Через несколько лет на месте городской свалки появилась необычная церковь, в которой трижды в день служили службу бывший казак Тимофей и его гражданская жена Наталья.

    Олимпийский победитель

    В конце шестидесятых Мюнхен должен был принять очередную Олимпиаду. Над незамысловатым гнездом Тимофея и Натальи нависла угроза уничтожения - Олимпийскую деревню решили строить именно на месте разрушенного аэродрома. На том участке, где стояла хата Прохорова, его церковь и сад, планировали построить ипподром. Среди громыхающих экскаваторов и башенных кранов диковато и беззащитно смотрелись луковки самодельной церквушки. Власти неоднократно объясняли Прохорову: «Ферботен! Нельзя, уходите!» Но Тимофей и Наталья не отступали, простодушно объясняли, что это дева Мария наказала им здесь жить. История получила огласку. Все европейские газеты следили за ходом неравного сражения беглого казака с мощной государственной машиной. Одни считали, что зарвавшегося эмигранта следует призвать к порядку. Другие восхищались мужеством Прохорова. Однажды к Тимофею заглянул главный архитектор олимпийского комплекса господин Бенеш. Выслушал «этих блаженных русских», походил по саду, посмотрел на церковь. Развернул карту, задумался и сказал: «Живите, здесь всем места хватит!»

    На следующий день первые полосы многих европейских газет пестрели заголовками «Давид победил Голиафа!» Сражение за право сохранить свой мирок так впечатлило устроителей самого грандиозного мирового спортивного шоу, что Прохоров с Натальей удостоились чести открыть олимпийский стадион. Они тогда первыми ступили на беговую дорожку этого спортивного сооружение и под рев переполненных трибун совершили круг почета.

    Сын приехал

    Над столом декана технологического факультета крупного южного вуза висит портрет могучего старика.

    - Отец на этой фотографии лучше всего получился, - говорит хозяин кабинета Владимир Тимофеевич Прохоров, - тут характер его виден: неуживчивый у нас дед, упрямый, но справедливый. И добряк он, хоть это и не сразу поймешь.

    О себе Владимир Тимофеевич говорит неохотно. О голодном детстве, о том, как корчилась мать под нагайкой обходчика, закрывая собой сына - за колоски, что сгнивали на полях. Школу он закончил с золотой медалью, при этом с утра до вечера работал, ведь в семье было трое детей.

    - Все выжили, - говорит профессор с плохо скрываемой гордостью, - тяжело не казалось, нормально.

    В то время как на заброшенном немецком аэродроме прирастала по досточке церковь, в России на собрании партийной ячейки института допрашивали аспиранта Владимира Прохорова, решалась судьба молодого ученого. Владимир впервые узнал, что отец жив, а он - сын врага народа.

    - Как вы относитесь к отцу? Вы должны публично осудить его, - настаивали члены президиума.

    - Я ему не судья, - сказал он, - родители всегда правы.

    Когда Владимир первый раз приехал в Германию и встретился с отцом, ему было уже сорок лет. А Тимофею Прохорову девяносто.

    - Иду по улице, шум, потоки машин и вдруг смотрю - в толпе стоит совершенно седой высокий старик в черной рясе. Как он меня узнал - не пойму, подошел ко мне, заплакал и сказал: «Прости меня, сынок». Я тогда ему ответил: «Закроем эту тему, папа, ты ни в чем не виноват».

    Отцовское подворье поразило меня. Это было вовсе не похоже на райский уголок, как описывают его в зарубежных газетах. Сразу видно, что живет здесь великий труженик. На каждом клочке отнюдь не плодородной земли бушует зелень. Здесь прижились даже те сорта деревьев, которые, по определению, не могут вырасти в этом климате. Груши, яблони, вишни, виноград. Да еще и 12 ульев в придачу стояли в саду.

    Как-то раз сидели мы с отцом, я пил чай с медом и думал: он родину потерял или наоборот? Мать прожила всю жизнь одна, подняла троих детей. Он горе мыкал на чужбине. Кто виноват, разве можно сейчас судить. Просто так сложилось - теперь не переиграешь.

    На старости лет сподобился Тимофей Прохоров побывать на Родине. Поехал с сыном в родной хутор Федулов. Долго смотрел на Дон, на незнакомые улицы родного поселка, молчал, думал. Встретился с сестрой. Два часа проговорили они один на один. О чем говорили - знают только они. Тимофей вышел с суровым, мрачным лицом. Засобирался домой. Сестру разговор не опечалил, напротив, казалось, встреча принесла ей радость. Больше всего Тимофей боялся, что не выпустят его обратно, немецкая жизнь уж казалась более понятной. Но его выпустили без сучка без задоринки.

    Миновав пограничный контроль, Тимофей улыбнулся провожающим: «Вы тут держитесь, а я у себя держаться буду».

    А вскоре из Германии пришла печальная весть - умерла его Наталья. С тех пор Прохоров каждый день в 11 часов забирался на свою колокольню, бил в колокола, и над древней баварской землей разносился прозрачный православный звон - в память о русской скиталице.

    Казачьи яблочки для бургомистра

    Сейчас Тимофею Прохорову 111 лет. Живет он в приюте для престарелых, куда определил его мэр Мюнхена Христиан Уде. Дружба между пожилым казаком и бургомистром завязалась много лет назад, ну очень уж по-русски. Как-то раз мальчишкой он залез к деду в сад за яблоками. Был пойман, получил свое в виде легкой трепки, да еще и назидание в придачу. Хозяин подворья ему тогда сказал: «Учись ходить через дверь! Разве я не дал бы тебе яблок?»

    - Я навсегда запомнил наставления русского деда, - говорит Христиан Уде. - Не лукавить, идти к цели прямым путем. И как видите, кое-чего в жизни достиг. Как мог, старался поддерживать своего пожилого друга.

    Со временем Прохорову провели воду, свет, поставили телефон. Господин Уде разрешил Тимофею назвать улицу, на которой стоит его дом и церковь, на свое усмотрение. Так в Мюнхене появилась улица Спиридон. Почему Спиридон - неизвестно. Может, ласкало звучное русское слово слух вынужденного переселенца. А может, кого из родни так звали, сейчас уже и сам Тимофей не скажет.

    В усадьбу Прохорова до сих пор идут паломники с разных концов света: православные, католики, мусульмане, буддисты - хотят услышать голос знаменитого русского деда, на немецком языке с чудовищным акцентом говорящего о мире и о терпимости друг к другу.

    Сегодня вокруг престижного куска земли в центре европейского мегаполиса разгораются жаркие споры, скоро на этом месте может появиться новый небоскреб. А пока в нескольких шагах от гудящего автобана, циклопических сооружений Олимпийской деревни, штаб-квартиры концерна БМВ еще существует уголок, где к стенам маленького храма притулился курень, сидит на плетне задиристый Тимофеев петух, ходит черно-белый кот по дорожке сада. Совсем как на некогда утраченной родине.

    Уцелеют ли луковки маленькой церкви на улице Спиридон, 100, с сентиментальной в немецком стиле надписью: «Фатерхен Тимофей»? В переводе на русский «фатерхен» звучит очень тепло - папочка.